На левобережье «великой русской реки» в городе Энгельсе, 24 ноября в 1934 году, на улице Красной, дом 80 родился Альфред Гарриевич Шнитке. В памяти композитора город, который он оставил в возрасте 12 лет, всегда представал как одноэтажный городишко: «Город Энгельс, около Саратова, где я жил, был маленький». (В скобках заметим, что отцу Л. Кассиля, который был лучшим врачом Энгельса, довелось принимать новорожденного Альфреда Шнитке).
Трудно предположить, что город капитально изменил свой облик и в те 12 лет, которые составили детство Альфреда, то есть с 1934-го по 1946-й. Как свидетельствует писатель Илья Эренбург, избиравшийся здесь депутатом Верховного Совета РСФСР, еще и в 1951 году «тротуаров местами не было». Были и каменные здания, в том числе двухэтажные, но практически абсолютно господствовала деревянная застройка, которая ещё и теперь в немалой степени определяет облик Энгельса. В памяти композитора он всегда представал как одноэтажный городишко.
Тем не менее, тот локус, в котором зарождался гений композитора, несомненно воздействовал на его будущее видение мира. Саратовский пианист Анатолий Скрипай, уроженец Энгельса, учившийся в той же школе, что и Шнитке, не без оснований провёл такую параллель: «Город Энгельс для Альфреда Шнитке — то же, что Витебск для Марка Шагала». Альфред из ребенка превращался в подростка, как губка впитывавшего впечатления окружающего мира. Именно тогда он приобрёл определенное, если не знание, то ощущение самой обыкновенной жизни самых обыкновенных, «рядовых советских людей».
Нетрудно предположить, что в будущем именно это ощущение так или иначе могло побуждать композитора обращаться в своём творчестве к ресурсам бытовых пластов музыкального обихода с соответствующей спецификой «просторечия» и тривиально-расхожего. Вполне вероятно, что в его музыкальной интуиции уже тогда внутренне вызревало зерно стихии банального, обыденно-сентиментального, особенно живучего и всегда актуализированного в контексте русского провинциализма, в том числе в звуковой атмосфере, окружавшей будущего композитора в Энгельсе. В ряде произведений композитора явственно угадываются отголоски впечатлений детства, проведённого на волжских берегах.
Произошедший в отрочестве переезд из Энгельса прямо в Вену (туда отец был командирован в качестве переводчика и сотрудника газеты, издававшейся советскими оккупационными властями) стал прорывом в качественно новое измерение не только с точки зрения музыкальных впечатлений, но и в отношении чего-то общечеловеческого и недосягаемо высокого, что сопровождалось интуитивным постижением духа большой исторической традиции, которой дышали сами камни австрийской столицы.
Это был прорыв к грандиозной немецкоязычной культуре, предощущение чего впитывалось Альфредом с молоком матери. О том, насколько значимыми для всего последующего оказались два года, проведённые тогда в Вене, говорят воспоминания композитора начала 1980-х годов.
Шнитке всю жизнь преследовала мучительная дилемма «национального самоопределения». Не дилемма, а, пожалуй, даже «трилемма», если учесть, что взаимодействие полюсов менталитета российского немца дополнительно осложнялось присутствием еврейского «фермента». Касательно музыки этот симбиоз примечательно обозначил С. Волков: «Русский максимализм соседствует в произведениях Шнитке с еврейским скепсисом, окрашенным в густые тона немецкой культурной традиции». Сам композитор попытался разрешить столь запутанный клубок противоречий следующим образом: «Я не русский, а полунемец, полуеврей, родина которого — Россия».
Судьбе было угодно соткать натуру Шнитке из всевозможных нитей, спутывая в ней всё и вся. Что ж, будем благодарны судьбе и стечению обстоятельств, что они создали эту фигуру именно такой — невероятно противоречивой и «синтетической». Ведь в какой-то степени благодаря этому Шнитке сумел сказать самое веское слово в мировой музыке конца XX столетия.
